Трясина - Страница 59

Евы Линд дома не было, но перед уходом, судя по идеальному состоянию квартиры, она ликвидировала последствия папиного буйства. В магазине Эрленд купил две порции готовой еды, положил свою в микроволновку и запустил нагрев — и тут ему припомнилось, что несколько дней назад, когда Ева Линд навестила его впервые после долгого отсутствия, он как раз стоял у микроволновой печи. Там его и настигла весть о ее беременности. Кажется, с тех пор прошел целый год — с тех пор, как она села перед ним и принялась клянчить деньги, отказываясь отвечать на вопросы. А ведь минуло всего несколько дней. Ему все еще снились кошмары. Он редко видел сны, плохо их запоминал, и всякий раз по пробуждении его преследовали их обрывки, он чувствовал какое-то беспокойство, от которого никак не мог избавиться. И плюс еще эта чертова боль в груди, тоже не желает уходить. Он все думал о Еве Линд, ее будущем ребенке, о Кольбрун, об Ауд, об Элин, о Катрине и ее сыновьях, о Хольберге и Гретаре и Эллиди в тюрьме, о невесте из Гардабая и ее папаше, о самом себе и своих детях, о сыне, Синдри Снае, которого он почти не видел, и снова о Еве, которая дала себе труд найти его, с которой он все время ругался, решительно не одобряя ее поведение. А ведь она права, кто он такой, чтобы поучать ее? Он думал о матерях и дочерях, об отцах и сыновьях, о детях, которых не хотели их родители, о детях, которые рождаются в этой крошечной стране Исландии, где все всем родственники и все всех знают.

Если Хольберг и правда отец младшего сына Катрины, то что получается, его убил собственный сын? Знал ли юноша, что Хольберг — его отец? Как он узнал? Это Катрина ему рассказала? Когда? Почему? Зачем? Или он это всегда знал? И про изнасилование тоже? Неужели Катрина рассказала ему, что Хольберг изнасиловал ее и она от него забеременела? Что он должен был пережить в миг, когда услышал обо всем этом? Что это за чувство — узнать, что ты не тот, кем себя считал? Что ты — не ты, а кто-то другой? Что твой отец — не твой отец, что ты не его сын, что ты сын кого-то другого, человека, о существовании которого ты даже не подозревал. Сын преступника, насильника.

Что он пережил в тот миг, думал Эрленд. Как можно такое пережить? Где взять силы смириться с подобным? Что нужно для этого сделать? Отыскать своего настоящего отца и убить его? А потом написать на листке бумаги «Я — это он»? А если Катрина не рассказывала ему ничего, то как же он узнал правду?

Этот вопрос особенно беспокоил Эрленда, он все пытался придумать, как бы к нему подойти. Чем больше он думал, тем чаще у него перед глазами вставал образ дерева для записок, того, что он видел в Гардабае. Если информация поступила не от Катрины, то Эрленд мог вообразить себе лишь одну альтернативу. Это мы проверим завтра же.

И что такого знал или видел Гретар? Почему его убили? Он что, шантажировал Хольберга? Он знал о его делишках и решил сдать дружка полиции? Он его снимал? Кто та женщина рядом с Хольбергом на его фотографии? Когда ее сняли? Гретар пропал в то лето, когда праздновали тысячестолетие заселения, значит, ее сделали раньше. Может быть, за Хольбергом числятся и другие жертвы, которые, как и Катрина, не стали обращаться к властям.

Раздался звук — кто-то поворачивал ключ в замке. Эрленд встал из-за стола.

Вернулась Ева Линд.

— Я ездила в Гардабай с этой девчонкой, — сказала она вместо «привет», закрывая за собой дверь. — Она заявила, что подаст на этого подонка в суд, прищучит его за все годы, что он ей пользовался. С мамой, как она про это услышала, случился нервный шок. В таком состоянии мы ее и оставили.

— И куда направились? К мужу?

— Ага, в уютное семейное гнездышко, — фыркнула Ева Линд, снимая обувь. — Он, конечно, был вне себя, но как узнал, в чем дело, успокоился.

— А как ему, собственно, новости о нежном детстве и юности его избранницы?

— О, он парень что надо. Когда я уходила, как раз собирался в Гардабай поговорить по душам с тестем.

— Неплохо, неплохо.

— Как думаешь, есть смысл подавать в суд на старого развратника?

— Такие дела никогда просто не решаются. Мужчины, как правило, все отрицают, и, как правило, им все сходит с рук. Многое, вероятно, будет зависеть от матери, что она скажет. Возможно, девочке стоит обратиться в центр помощи изнасилованным. Кстати, ты как себя чувствуешь?

— Просто отлично.

— Ты не собираешься сделать ультразвук или как там это называется? — спросил Эрленд. — Я бы тебя проводил.

— Это еще рано пока, — сказала Ева Линд, — а вообще, конечно собираюсь.

— В самом деле?

— Ну да.

— Отлично, — сказал Эрленд.

— А твои дела как?

Ева Линд последовала примеру отца и поставила еду в микроволновку.

— Последнее время все мои мысли о детях, — признался Эрленд. — И еще о дереве для записок, это вроде генеалогического древа — там хранится все, что угодно, надо только уметь задавать правильные вопросы. А еще я думаю о коллекционерах, о страсти к собирательству. Помнишь, была такая дурацкая песенка, про время и лошадь?

Ева Линд с прищуром посмотрела на отца — тот знал, что дочь в музыке дока.

— «Время наше — кляча»?

— Ага, «кляча без хвоста».

— «Каменное сердце».

— «Голова пуста», — вспомнил последнюю строчку Эрленд. — В буквальном, так сказать, смысле.

Он надел шляпу и вышел вон, сказав, что очень скоро вернется.

36

Декан медицинского факультета предупредила его, так что появление Эрленда в тот вечер не явилось для доктора сюрпризом. Он жил в изысканном особняке в старой части Гаванского фьорда и встретил гостя на пороге, образец гостеприимства и вежливости. Невысокого роста, толст, одет в плотный халат, череп лыс, как бильярдный шар. Сразу видно бонвивана, подумал Эрленд, у кого увидишь еще этот несколько женский румянец на щеках? Сколько ему лет? Не поймешь, около шестидесяти. Рукопожатие бодрое, но кожа на руках сухая.