Трясина - Страница 35

Старушка одета в длинное платье, сидит в кресле-каталке, укутанная в шерстяное одеяло. Длинные седые волосы собраны в косу, которая едва не касается пола. Ссутуленная, словно сжавшаяся, руки костлявые, но лицо доброе. В палате почти нет вещей, только фотография Джона Кеннеди в раме над кроватью. Эрленд сел в кресло перед Теодорой, заглянул в ее невидящие глаза и сказал, что пришел поговорить о Гретаре. Слух и ясность мышления, как он смог далее заметить, у его собеседницы прекрасно сохранились, в отличие от зрения. Вопрос Эрленда ее не удивил, она сразу перешла к делу. Родом из Скагафьорда, тут же понял Эрленд по резкому северному акценту.

— Мой Гретар был гадкий мальчик, — начала она. — Правду сказать, откровенный негодяй, ужас смертный. Не понимаю, в кого он такой уродился. Негодяй, да к тому же тряпка. Только и знал, что водиться со всяким сбродом да отпетыми мерзавцами вроде него же самого. Вы что, его нашли?

— Нет, — сказал Эрленд. — Одного из его дружков, по имени Хольберг, недавно убили. Может быть, вы об этом слышали.

— Нет, не слыхала. Что, укокошили подонка, говорите? Пришили, значит, мерзавца, эвона как.

Эрленд улыбнулся — какая милая старушка!

— Да, причем в собственной квартире. Они некогда работали на портовую службу, ваш сын и Хольберг.

— Последний раз я видела моего Гретара в то лето, когда праздновали тысячу сто лет заселения острова. Тогда у меня еще глаза были на месте. Он зашел меня проведать — ну и заодно украл денег и столового серебра. Я и не знала, пока он не ушел, — потом заглянула в кошелек, а денег и след простыл. А там и Гретара след простыл. Вот он у меня деньги украл, а потом и его самого у меня украли. Вы не знаете, кто его у меня украл?

— Нет, — сказал Эрленд. — А чем он занимался незадолго до того, как пропал? С кем встречался, с кем общался?

— Представления не имею, — ответила старуха. — Никогда не знала, что Гретар и как. Я вашему брату так тогда и сказала.

— А вы знали, что он увлекался фотографией?

— О да, все время снимал. Все-все время, дни и ночи напролет. Понятия не имею почему. Он как-то сказал мне, что фотографии — они как зеркала, запечатлевают время, но разрази меня господь, если я поняла, о чем он.

— Несколько высокопарно звучит для Гретара, вы не находите?

— То-то и оно, никогда не слышала от него ничего подобного ни до, ни после.

— Его последнее место жительства — на улице Бергстадастрайти, он снимал комнату. Вы не знаете, что стало с его вещами, с фотоаппаратом и пленками?

— Клара может знать, — сказала Теодора. — Это моя дочка. Она была у него в этой комнате, прибирала после того, как он пропал. Наверное, выкинула все на помойку.

Эрленд встал, старушка невидящими глазами проводила его. Он поблагодарил ее за помощь, сказал, что ее информация очень ценна. Хотел отметить, как хорошо она выглядит и как он рад, что у нее полный порядок в голове, но не стал. Незачем, еще подумает, я гляжу на нее свысока. Уходя, Эрленд кинул взгляд на фотографию Кеннеди и не удержался:

— А почему у вас на кроватью фотография президента Кеннеди?

— О, — вздохнула Теодора, — я всегда была от него без ума. Как жалко, что его убили!

21

Холодные каменные столы в морге на Баронской улице. Два тела лежат рядом. Эрленд старался не думать, что устроил дочери и отцу встречу после смерти. Тело Хольберга уже вскрывали и произвели массу анализов, но теперь нужно было сделать еще несколько, установить, не являлся ли он носителем наследственных болезней и точно ли он отец Ауд. Эрленд заметил, что пальцы у трупа черные — отпечатки пальцев снимали уже после смерти.

Тело Ауд, завернутое в белую простыню, лежало рядом. С ней пока еще ничего не делали.

Эрленд не был знаком с патологоанатомом и старался на него не смотреть. Высокий мужчина, большие руки в пластиковых перчатках, одет в зеленые больничные штаны и куртку, поверх — белый фартук, завязан на спине. На голове — синяя пластиковая же шапочка, на ногах — белые кроссовки, рот закрыт марлевой повязкой.

Эрленду не однажды случалось бывать в морге, и всякий раз он чувствовал себя отвратительно. Запах смерти, запах вскрываемых тел, эта жуткая вонь, запах формалина, запах обеззараживающих веществ — все это проникало ему в ноздри, пропитывало одежду. С потолка свисают яркие флуоресцентные лампы, распространяя по комнате без окон ровный белый свет. Пол выложен белой плиткой, стены тоже, но только до половины — выше все выкрашено белой блестящей краской. Вокруг столы с микроскопами и другими приборами, по стенам шкафы, иные со стеклянными дверцами, в них инструменты и какие-то банки. Для чего все это, Эрленд не понимал и понимать не хотел.

Другое дело приборы, разложенные на столе патологоанатома, — скальпели, пилы и зажимы. Тут Эрленду было все ясно.

Эрленд заметил, что на лампе над одним из операционных столов кто-то повесил картонную карточку, какие вешают в автомобилях, — ароматизатор воздуха. На карточке красовалась девушка в бикини, бегущая по песчаному пляжу. На другом столе магнитофон, рядом кассеты. Играет музыка, кажется, Малер. На третьем столе рядом с микроскопом — пакет с пластиковыми коробками, обед патологоанатома.

— Пахнуть давно перестала, а тело еще в отличной форме! — весело доложил патологоанатом и подмигнул Эрленду. Тот стоял у двери с таким видом, будто не знал, стоит ли ему входить в эту ярко освещенную комнату смерти и разложения.

— Ааааа? — выдохнул Эрленд, не сводя глаз с укрытой белой простыней девочки. Чего это он веселится, о чем это он?!!